|
Снег не таял, а высыхал, наполняя воздух своим горьковатым запахом, а
вокруг него вытертым лисьим воротником топорщилась нежная прошлогодняя
трава. Она была бежевая, как шелк-сырец и пахла грибами.
Настя вспомнила, что в детстве она садилась на
корточки и, когда никто не видел, прижималась носом к пучкам этой травы.
Особенно благоуханны были кустики полыни с паутинно тонкими и хрупкими
листочками. Она ясно почувствовала этот запах, свои озябшие ладони и тяжесть
зимних еще сапожек на ногах. Впрочем, рукам и впрямь было прохладно.
Девушка спрятала их в карманы, чтобы
удержаться от искушения пркоснуться к траве, торчавшей вдоль шероховатого
забора, к заветренным серым штакетинам, слегка покривившимся за зиму. За
забором неряшливо торчали лакированные стебли малины. «Сколько не
подвязывай, они все-равно прут, как им вздумается!» - удивилась Настя
собственной мысли.
Малину сажала бабушка, а дедушка обносил ее
палисадом. Доски помнили прикосновения его рук, как и качели у входа. Ржавая
цепь качелей тоже пахла по-весеннему, к доске примерзла серая снежная
горбушка, вся в черных маковинках.
Настя поскребла по ней прутиком. Снег не хотел
отставать, только крошился крупными соляными кристаллами. Девушка провела
ладонью. Кожу сразу же засаднило от прикосновения смерзшихся острых ледяных
крошек, доска качнулась вбок, стукнула о ржавую трубу-опору. Тихо загудело.
Сидеть на очищенных качелях расхотелось. Доска
висела низко, и к тому же мокрая. Настя развернулась и побрела по сухой
травяной кромке вдоль раскисшей дороги, мимо тополей, закрывавших своими
макушками невысокий купол деревенской церкви.
От царских врат ее оклкнули. Высокий, в
мешковатом свитере мужчина курил, прислонясь к заляпанному штукотуркой
строительному помосту у входа.
- Дядь Володь! – ахнула девушка.
- Здравствуй, горожанка. Давненько тебя...
Отец вот всю зиму мотался, а ты что-то никак. Раньше то тебя от бабки с
дедом не выгнать было.
- То от бабки с дедом, - дернула плечами
Настя. И церковь и звонарь словно вросли в землю. Впрочем, Володя был еще не
стар – лет сорок, кажется.
- Ну как там?.. Замуж еще нет?..
- Некогда.
- А мы вот отвальную готовим. Маринка уже
заранее все глаза проплакала.
- Шурик?
- Шурик. Колька девятый заканчивает.
Настя наморщила лоб. Вспоминались только
круглые, колючие, как репейники головы да две пары голубых, Марининых глаз.
- Зайдешь?
- Я без платка, Володь...
- Сейчас вынесу...
Звонарь затоптал окурок, перекрестился и
шагнул внутрь. Настя принялась оглядываться. Пирамидальные тополя кое-как
держали забор, а у нежилой сторожки совсем провалилась крыша. Только стены с
узорной кирпичной кладкой упорно не поддавались разрушению. На одной из
выломанных рам трепыхался серый кусок тюля.
Когда-то эти развалины казались загадочными,
обитаемыми, одушевленными. Теперь они были просто жалкими – пустая коробка с
окнами.
- Держи вот, - Володя протянул девушке
капроновый платок с искрой.
Из нутра церкви пахнуло затхлостью, свечным
дымом и непротопленной печью – словно от простой избы. Настя сложила руку в
щепоть и медленно коснулась ей лба, груди («Крестик под зеркалом остался»),
пуговиц на пальто. «Во имя отца и сына и святого духа». Слова были пусты.
- Давно назначили? – она указала подбородком
на долстого молодого священника в очках.
- Полгода ездит из центра. Все иконы к себе
перетаскал, - так же шепотом ответил звонарь и перекрестился. Стараясь не
громыхать сапогами, бочком подошел к стойке со свечами, за которой скучала
некрасивая сухонькая женщина – его жена.
- Святый боже, святый крепкий, святый
бессмертный, помилуй нас! – завыли на разные голоса старухи из хора.
Настя задумчиво разглядывала потрескавшееся,
в потеках краски паникадило, где горела только половина ламп. Святые на
потолке и стенах из-за пятен сырости казались нездоровыми. Даже лучи,
проникавшие сквозь запыленные стекла, казалось, клали на все мертвенный,
восковой, оттенок.
Девушка зябко поежилась и вышла. На улице уже
припекало, а на скамейке возле крыльца переводила дух, утомившись долгим
стоянием, бурая старуха. Настя аккуратно положила рядом с ней платок и
торопливо пошла к воротам.
Отец захлопывал багажник.
- Я уже все запер, так что если хотела что-то
забрать – раньше надо было! Теперь через неделю – я еще раз сюда приеду.
- Не надо. Я на крыльце постою...
Девушка оглядела пустой двор, скамейку для
ведер, бельевой провод, на котором мертвыми птичками болтались три прищепки.
Наверное, здесь скоро начнет расти трава, которую некому будет вытаптывать.
Может, даже, уже в этом году. А ведь еще одного раза не будет. Я сюда просто
не приеду. Я этого больше не увижу никогда.
И от этого «никогда», от новенького замка на
двери (а в щели тянуло таким знакомым запахом дома), от этой пронзительной,
солнечной весны вдруг стало остро радостно – до дрожи. Вот все кончилось – и
больше не будет.
- Прости! – Настя прижалась к прохладным
доскам двери. – Прощай! Я не хотела так – но так происходит. Прости,
прости...
|
