|
- О-о! Хорошо! Да, а теперь
чуть выше! Вот здесь, солнышко!
- Лифчик мешает…
- Ну так расстегни его. Мр-р!
Хорошо…
Танюша уткнулась лицом в
воняющую хлоркой простыню кушетки и блаженно постанывала. Горячие твердые
руки Васи Щербакова порхали по ее спине, словно по клавиатуре рояля,
заставляя усталые мышцы петь. Можно было расслабиться, забыть оставшийся
позади тяжелый учебный день и предстоящую неприятную работу. Как
замечательно, что есть Вася, как паршиво, что нельзя сейчас перевернуться на
спину…
- Так лучше?
- Гораздо… И кто только
придумал эти уродские парты!
- Угу… Мне пора.
Не в соборе кафедральном
Венчанный на склоне дня,
С хрупким уровнем моральным
Есть подружки у меня.
- Ты это к чему? – прикуривая,
спросила Танюша.
- Да так.
Вася скинул халат, теперь
прихорашивался перед зеркалом. Неизменная, ослепительная улыбка, наглые
глаза под длинными черными ресницами.
- А в вашем баре официантки не
нужны?
- Я спрошу у менеджера.
Надоело?
- Мало платят…
- Зато Август Михайлович не
пристает. В аспирантуру возьмут. Зацепишься.
- Сейчас! А что, лезут?
- Да каждый вечер пялят!
Менеджеры и повара.
Танюша вздохнула, затушила
окурок и принялась застегиваться.
- Кто сегодня дежурный?
Вася наклонился, чтобы
почистить ботинки.
- Петя. Прикрою.
- Ладушки. Я с утра забегу.
Танюша кивнула захлопнувшейся
двери, надела халатик. Август наверняка еще в анатомичке – придется
подняться. В дверь просунулось опухшее лицо санитара Пети.
- А-а, молодежь, - прохрипел
он. – Меня не спрашивали? Ну, ладушки… Я в виварий к Аньке мигом!
- Конечно, Петь.
К тонкой ленточке Васиного
лосьона примешивался теперь сивушно-табачный шлейф. Девушка подышала в
ладонь, ногтем отковырнула крышечку и кинула в рот мятное драже. А в
анатомичку подняться-таки надо.
Август Михайлович еще
ораторствовал над трупом какой-то тощей старухи. Его «Кензо» витал над
приторной вонью формалина и паскудным, как нездоровое любопытство, запахом
разложения. Слушали Августа двое – прилежный тупица Гриша Гусев с
судмедэкспертизы и Вера Барановская. Увидев Танюшу, профессор снисходительно
кивнул.
- Вам, Полевая, тоже не мешало
бы посмотреть. Тут есть кое-что интересное и по вашей части.
- Я посмотрю, Август
Михайлович…
Она придирчиво стрельнула
глазами. Зашить – с Петей, других трупов нет, если не подвезут – ночь
спокойная. И мыть сегодня мало.
- Зайдите принять
ординаторскую.
Это - ей. Позовет – не
позовет?
Растягивая время, Танюша
медленно убрала со столов, загрузила инструмент в стерилку, ветошь и обрывки
ниток стряхнула в корзину, расставила флаконы по местам. Больше делать было
нечего.
- Я вас слушаю, Август
Михайлович?
У преподавателей было чище,
чем в санитарской на первом этаже – свежее пахло, светлее стены, батареи без
ржавчины. А ведь они здесь не ночуют! Танюша выжидающе глядела, как
профессор собирает со стола бумаги, смотрит на часы. Позовет – не позовет?
- Таня, сотри помаду,
пожалуйста.
- Я не накрашена…
Позвал.
- Девочка, я тебя много раз
просил, чтобы ты не одевалась так вызывающе. Ну посмотри на себя, что это
такое: кружевная юбка…
- Гипюровая.
- Все-равно. Не оговаривайся.
Студенты отвлекаются, не могут сосредоточиться на занятиях. Неужели так
трудно? Ну иди сюда.
Танюша покорно подошла,
позволила стянуть с волос белый колпак, коснуться усами щеки.
- Ты курила?!!!
Хлоп.
- Сколько раз я тебя просил,
чтобы ты бросила эту мерзкую, вредную привычку! В уборную и полощи рот!
Таня для приличия поплевала,
погоняла за щеками хлористую струю из-под крана. Подняла взгляд к зеркалу.
Бледная только, да ничего. Разгрызла еще одно драже, приложила холодную руку
к щеке. Ладно, можно выходить.
Август, высчитывая, смотрел на
часы. Стряхнул рукав.
- Девочка, я же забочусь о
тебе, почему ты проявляешь такое упрямство? Ладно, не сердись, подойди.
А за окном была осень. Самый
конец бабьего лета, бурый и огненный. Те, кому не хватило августа,
обламывали сентябрины с газона и целовались на засыпанных семенами клена
скамейках. И ей бы, Танюше гулять сейчас в обнимочку с тем же, к примеру,
Щербаковым, вдыхать пряный запах легкого заморозка, пить пивко и обжиматься,
обжиматься остервенело в ночном парке.
- Возьми ротиком. Глубже.
Медленней.
- Тебе ведь это приятно? –
спросил Август Михайлович. Танюша кивнула, отряхнула колени, запахнула
халат.
- Ну все. До скорого, моя
девочка. Будь умницей.
Профессор ткнулся усами в
стриженый затылок. На ходу достал из-за пояса мобильный телефон. Танюша
посмотрела ему вслед и машинально кинула в рот мятное драже.
Петя уже устроился в
засаленном кресле перед черно-белым переносным экранчиком. Полулитровый
флакон был почти полон. У его ног чем-то хрустел Карпик.
- Петь, пошли.
- А, молодежь… - Санитар
приветливо помотал кистью и снова уперся взглядом в мельтешащий квадрат. –
Садись, смотри, тут такой детектив!
- Шить ведь надо…
- Да ладно тебе, успеем!
- Ну что успеем, - заныла
Танюшка, - Ты напьешься опять, и мне в одиночку! Я ж его до холодильника не
допру одна!
- Ну и оставь до утра!
- Меня Роза прибьет. Петь! Ну
идем! Мне убираться еще.
- Вот ты уберись сначала.
Поспорь с ним! Девушка
раздраженно загремела в углу ведром.
Сперва была профессорская.
Танюша вытряхнула мусор, смела пыль, протерла линолеум, потом присела на
корточки и принялась елозить тряпкой по плинтусам. Пригляделась к стенам.
Мыть? А, потерпят…
Потом пошла в анатомичку. Было
зябко, гулко капало из неисправного крана. Чужая старуха равнодушно
наблюдала за ней со своего стола желтым оскалом ребер. Танюша гоняла мокрую
щетку по полу и прислушивалась к этому монотонному стуку. Безлюдье
успокаивало. Где-то сейчас мать орет на Сережку, чтобы убирал свои
кроссовки, бабушка плачется на слабое здоровье и грубость врачей, Вася
Щербаков смешивает разноцветные коктейли, Рита – соседка по комнате – вяжет
очередной свитер своему Ромочке. Жаль, лето кончилось – хорошее было. «Ради
лета того пьяного…». Давно не вписывала она ничего в тетрадь на пружинке.
Вымыла кафель в коридоре и
тихо гудящую от каждого шага чугунную лестницу. Запахло хлоркой – сильно,
перебивая затхлость и ржавчину. Туалет и зал для прощания трогать не стала –
на это у Розы есть штатная уборщица! И, наконец, сполоснув ведро и налив в
него чистой воды, протерла ординаторскую – просто с порошком.
«Ради лета того пьяного,
Ради солнышка румяного,
Ради вечера багряного,
Ради ночи-синевы…»
Поежилась на пороге – не
больше нуля. Решительно шагнула во тьму.
Из-под ног прыскали крысы. В
косом свете из окна их тени казались громадинами. Надо вызвать дезуху, но
Петя снова пробакланит. Он боится, как бы вместе с крысами не траванули
Карпика.
Танюша вытряхнула мусор из
мешка и заспешила в тепло.
Петя уже ополовинил флакон и
теперь разговаривал с Карпиком. Тот свернулся калачиком у него на коленях и
изредка подскуливал – отвечал.
- Петь, пошли! А то сейчас как
дрызну по твоей фляге!
- Грубая ты, девка! – с укором
произнес Петя, берясь за подлокотники. – И что за молодежь?..
- Давай, Петь.
Наконец Танюшке удалось
выволочь санитара из кресла (Карпик недовольно заворчал и побрел
устраиваться на полу) и дотащить его до анатомички. Одно было хорошо – Петя
знал свое дело.
- Мастерство не пропьешь! –
хрипел он, одним небрежным движением заправляя иглу. Танюшка крутилась на
подхвате. Вместе они быстро закидали внутренности старухи, закрыли
выпиленным треугольником ребер и стянули желтую с лиловыми пятнами кожу.
Петя ловко набил ватой старушечий рот и несколькими массирующими движениями
придал мертвому лицу торжественно-печальное выражение.
- Неси свои мазилки, мы из нее
вмиг Мерлину Монро сделаем!
Ворочая на заглубленном
столе, окатили труп из шланга тугой струей воды. Теперь оставалось только
вытереть и одеть, и тогда неопрятная желтая кукла превращалась в нечто с
уважительным названием «покойница». Но вещей не было, и поэтому Петя со
смешками перевалил тело на каталку и повез в холодильник. Танюша подтирала
брызги и слушала, как гудят, дребезжат, на поворотах, носилки, а санитар
матерится, точно подгулявший Харон.
Она погасила желтый дневной и
включила фиолетовый. Халатик тут же засветился. До утра здесь делать нечего
– если кого и привезут, так сразу в холодильник. Так, щелкая выключателями,
она добралась до санитарской.
- Пить будешь?
- Наливай. Петь, ты Карпика
кормил?
- Костей ему давал куриных…
- Совсем охренел? Ему ж нельзя
трубчатые! Подавится!
- С чего бы, всю жизнь не
давился, а тут вдруг… Глупости ты порешь.
Танюша зачерпнула миской из
большого мешка в шкафу сухого корму и поставила перед собакой. Себе достала
из холодильника баночку засахарившегося варенья.
- Разводишь. Только продукт
портить. Ну, будь.
После спирта читалось – так
себе. Хотелось прижаться лбом к темному стеклу, и смотреть, как на повороте
рассыпаются золотые брызги от трамвайных проводов.
«Я отдам вам злато осени,
Снегопад по небу по-сини…»
- Ладно, молодежь, ты как
хочешь, а я пошел!
Петя достал из шкафа
засусленный спальник, поманил Карпика и утопал в свою каморку. На столе
осталось немного спирта во флаконе и несколько кусков хлеба, к которым уже
подбирался таракан. Танюша убралась автоматически, потом села на кушетку и
раскрыла тетрадь.
«Ради лета того пьяного,
Ради солнышка румяного,
Ради вечера багряного,
Ради ночи-синевы
Я отдам вам злато осени,
Снегопад по небу по-сини,
Звездопад по утру с проседью
И сиреневые сны.
Я отдам вам луны-яблоки,
Я отдам вам зимы яркие,
Я смирю все ветры ярости
И в тоске склонюсь к ногам.
Вы меня возьмете за руки,
И, пройдя прощанья зарево,
Поведете меня за море,
К беспечальным берегам».
Девушка откинулась на тощую
подушку, обегая взглядом привычные трещины и потеки. Опьянение проходило,
делалось тоскливо. «Надо бы раздеться» – подумала она и задремала.
Разбудил стук в окно. Танюша
дернулась, вскочила рывком. В предутреннем сумраке маячила светлая куртка
Щербакова.
- Бр-р, замерз! Хорошо, что у
тебя свет горел! Думал, до общаги придется пилить!
- Чаю хочешь?
- Не, спать.
От Васи пахло свежестью утра,
табачным дымом и непривычным, дорогим алкоголем с примесью чего-то мятного.
Оставшись в футболке и джинсах, он рухнул на кушетку. Произнес с
полузакрытыми глазами.
- Иди сюда.
Танюша покорно прилегла с
краю. Вася притянул ее к себе за шею и несколько раз поцеловал. Рассмеялся.
- Я сейчас пьян – ты не
представляешь! Ни на что не способен!
Танюша обвила его ноги своей и
уткнулась носом в плечо. Хотелось поплакать и поговорить. Но Щербаков уже
спал крепким сном умотавшегося человека.
|
