|
Посвящается Григорьеву
Ивану
Предновогодняя Москва
необычайно красива и привлекательна для меня. Золотые
огни на улицах, запах хвои, блеск мишуры возвращают меня в детство. Стоит
только появиться первой пропыленной елочке в витрине продуктового магазина,
как я уже захвачен суетливой канунной кутерьмой. Пройдет еще пара недель
(елочка появляется, обычно, в середине ноября) и уже каждое освещенное
магазинное оконце может похвастаться серебристым деревцем, гирляндой или
просто мишурным бантом с парой шариков. И все-все вокруг: снег, дома,
дороги, светофоры и машины - все становится иным, нарядным и праздничным.
Конечно, это происходит не только в Москве, просто я ни разу не встречал
Новый Год ни в каком другом городе, а потому столица кажется мне самой
нарядной. И мой Котенок в этом меня прекрасно понимает.
Мой Котенок вообще меня
прекрасно понимает. Иногда я даже удивляюсь: как может один человек так
понимать другого? Но когда я ее об этом спрашиваю, она только улыбается и
молча пожимает плечами. Зато если у меня начинают слипаться глаза от
многочасового сидения за компьютером, она без слов приносит мне кружку кофе,
а если у меня появится излишек денег, на которые можно кутнуть, она
обязательно отпросится с работы пораньше. Как она это чует?
Сегодня денег не будет. Их
вообще не будет числа до пятого, когда вся необходимость в них отпадет. Эту
закономерность я изучил прекрасно: до праздников денег не дают никогда.
Видно самим нужны. Пришлось занять у Андрея: на салат, на копченую курицу,
на шампанское. И вот я брожу по праздничным улицам, постепенно подбираясь к
Котенкиной работе и изредка поглядывая на часы. Времени еще - о-го-го!.
Можно даже зайти в пару из магазинов.
На кафельном полу - слякоть и
грязь, а у прилавков - толпы людей. Все что-то выбирают. Котенок любит
ходить по магазинам, как по музеям - не за покупками, а просто посмотреть. Я
- нет. Она может часами рассматривать какую-нибудь вещь - чайник или колечко
- пока мой рот не разорвет зевота, а глаза не превратятся в узкие сонные
щелочки. Иногда я ухитряюсь прихватить с собой плейер, но чаще она
подлавливает меня без защиты, во время прогулки, и я покорно бреду за ней,
утешая себя тем, что даже самая лучшая женщина может иметь недостатки.
Я лениво прохожу мимо одежды,
мимо парфюмерии и посуды. Останавливаюсь возле игрушек. Хорошо бы купить для
Котенка вон того голубого зайца. Или лохматую собаку с грустными глазами -
она так любит игрушки. Сама себе она их редко покупает: нечасто мы бываем
богаты, но я мог бы ее побаловать. В сущности, я должен баловать ее день и
ночь - ведь она лучшая женщина в мире. Но у меня постоянно нет на это денег.
Иногда, когда мы одни, когда
она сидит на диване, поджав под себя ноги, в одном из своих чудесных
домашних костюмов, которые когда-то были спортивными, а теперь стали
диванными, такая маленькая и хрупкая, что кажется много моложе своих
тридцати двух, я вдруг начинаю изводить ее вопросами:
- Почему ты выбрала меня,
Котенок? Ты, такая молодая, такая талантливая и красивая, почему ты выбрала
меня? Почему ты не вскружила голову какому-нибудь богачу? Тогда у тебя было
бы все: бриллианты, меха, просторная студия и собственный автомобиль? Ты
купалась бы в своем любимом шампанском, Котенок, а вокруг тебя плавала бы
клубника. И почему же ты выбрала неудачника. Нищего, бесперспективного,
бесквартирного программиста моложе тебя на три года?
Но она лишь улыбается и упорно
не хочет отвечать. Она пожимает плечами и беспомощным жестом разводит
ладошки согнутых рук. Иногда вместо ответа, она снимает со стены мою гитару
и кладет мне на колени, а сама с ногами забирается на диван и устраивается
на нем по-своему, по-котеночьи и просительно поднимает брови.
- Сыграй...
Носик ее при этом утончается,
словно сворачиваются лепестки ее ноздрей. Конечно я сыграю, разве я могу
тебе отказать?
Сразу за отделом елочных
украшений, возле которого я проторчал минут пятнадцать, любуясь переливами
пестрой мишуры и ртутной серебристостью шариковых бочков в руках
хорошенькой, праздничной продавщицы, я обнаружил телефон-автомат. Это
натолкнуло меня на мысль позвонить Котенку на работу и узнать, когда она
закончит, и я долго копался в недрах своего пормоне в поисках полгода
болтавшегося там жетончика. Наконец выскреб его из самого дальнего угла
самого маленького кармашка и набрал номер.
- Яну? Сейчас позову! -
произнес хихикающий голос и трубку заслонили рукой. Подошла Котена.
Да, у нее все в порядке, все
замечательно, но закончит она как обычно. Жаль, конечно, что денег не дали,
но это все пустяки, она легко займет у начальницы, и вообще, это не повод
для беспокойства. А как я себя чувствую?
Котенок, милый Котенок, от
самых простых твоих слов становится теплей на душе, потому что ты никогда
ничего не говоиршь ради приличия. Нет, ботинки не промокают, мы замечательно
их заклеили. Поторопись домой.
Я очень быстро привык называть
Котенкину норку домом; должно быть потому, что там никто не норовил навязать
мне свой порядок. Странно, но нам, двум “широким” натурам, никогда не было
тесно в ее однокомнатной квартире. Комната делилась так: в правой половине,
что ближе к окну, была Котенкина студия: между ног мольберта и стульев на
вытертом до основы и заляпаном краской ковре притаились скорпионы и улитки
тюбиков, которых шаткий столик при малейшем прикосновении осыпал градом
карандашей и кистей либо снегопадом бумаг. Слева был мой кабинет: на таком
же столике нечисто-белой глыбой возвышался мой постоянно препарированный
дружок-компьютер, опутанный сетью проводов и шлангов и покрытый ровным слоем
коробочек, дискет, железа и опять же бумаг. Всю остальную площадь комнаты
занимали старые игрушки, чайнички, коробочки, подсвечники, неработающие
печатные и швейные машинки - наши друзья. Лишь в самой середине, на
крохотном пятачке свободного простарнства прятались наш спальный диван и
пара маленьких круглых креслиц. Как необычайно легко мне стало работаться,
когда я переселился из упорядоченных и прибранных родительских апортаментов
в этот уютный мирок заботливых и верных вещей. И как забавно было смотреть
на искаженные лица Котенкиных “приятельниц”, когда те со снисходительным
любопытством заглядывали к нам на чай.
Иногда приходили и мои
знакомые: с фруктами, с шоколадом, с вином. Мы с удовольствием принимали их
подношения. Поживившись за их счет, мы с сожалением разводили руками:
“Извините, тесно!” и выпроваживали их вон.
Пожалуй, куплю я этого зайца.
Черт с ним со всем, это не последние деньги! Заплатят мне пятого,
обязательно заплатят. И - чего мелочиться - куплю копченую курицу, готовый
салат и побольше фруктов. И торт. Зачем что-то готовить, тушить, печь! И
немного прогуляюсь - времени-то еще ого... Ого! Это ж надо, сколько я здесь
проторчал. Едва-едва добежать до перехода... Уф, успел... Сейчас она
появится, такая маленькая и пушистая в своей пестрой шубке, с капельками
снега на волосах и с котеночьей улыбкой...
|
