|
Наступила, наконец, осень, которой я так
ждала, и которой я в глубине души побаивалась. Я целыми днями просиживала на
работе, разгребая братскую могилу, созданную под именем очередной
детективной сенсации. Сенсация в редакции не показывалась, только звонила
иногда томным голосом и интересовалась у моего начальства, как продвигается
работа. Начальство делало страшные глаза.
Тося ходила в свой институт. Возвращалась
около пяти, пряталась с бутербродами под цветастый спальник, служивший нам
одеялом. Выбиралась только к моему возвращению. Я готовила ужин, а она
делилась впечатлениями.
- Они все такие умные, такие талантливые! –
испуганно сообщала она. – Я никогда не смогу так писать. Зря я поступила.
Иногда я заставала ее спящей, с зажатой в
руках книгой. Личико ее побледнело, заострилось, вокруг глаз пролегли нежные
полукружья. По утрам она маскировала их моим тональным кремом.
- Мне никогда столько не прочесть!
Мы купили ей серый пушистый костюм для занятий
физкультурой, синий купальник и пеструю шапочку. Я часто звонила с работы
домой, но она упорно не желала брать трубку.
- Во сколько ты вернулась?
- Как обычно.
- А почему не подходила?
Она мялась.
По вечерам стали раздаваться робкие звонки
однокурсниц. Тося ухватывала телефон и пряталась в туалете. Я уже различала
их по голосам: толстую Софу, демоническую Мусю, застенчивую Варду…
- У нас в институте полно хиппи…
- Мне не интересны хиппи, маленькая моя. Я
давно уже выросла из этих фенечек, мунечек и ксивничков.
- Может, ты их знаешь. А они тебя...
- Вряд ли. Это очень давно было.
Я опасалась институтских парней. Но парней
слышно не было, только проскальзывал в ежевечерних разговорах некий Алекс
Эй. Был эпатажен, громкоголос и подавлял мою малютку величиной интеллекта.
Конечно, о том, чтобы ей работать, речи уже не
заходило. Я могла приносить на правку главы, и Тося с этим великолепно
справилась бы, но вопрос заглох как-то сам собой. Я зарабатывала, она
училась. Иногда она ездила к родителям на окраину Москвы. Всегда
возвращалась с кучей гостинцев и приветами от домашних. Родители не
догадывались об истинном положении вещей. Для них я была просто «хорошей
подружкой», с которой делит жилье и заботы их чадо.
Обычно, после таких встреч она выглядела
немного погрустневшей. Я видела, как она скучает, и ничего не могла с этим
поделать. Работы наваливалось все больше. Иногда приходилось сидеть над
рукописями по полдня в субботу, а моя девочка в это время бессмысленно
болталась из угла в угол, тоскливо поглядывая в окно. Мне никто не звонил:
ни подруги по брошенному клубу, ни Инга, ни отец из Тюмени.
К обсуждению своих стихов она готовилась две
недели. Прикидывала так и эдак, что скажет руководитель, что другие ребята с
семинара. В четверг исполнялось полгода нашему знакомству, но я не стала
напоминать ей.
По ночам она рыдала у меня на плече.
- Я никчемная, непутевая, я порчу тебе жизнь!
Зачем я нужна тебе?
Я молча целовала слипшиеся соленые ресницы.
Казалось, в моем доме появился ребенок, да так оно и было. И неважно, что
ребенку скоро 19 лет…
- Ты такая сильная, умная, замечательная. Тебе
совсем другая девушка нужна, - рыдало мое горе.
- Только ты мне нужна, мой котенок, худышка
моя, только ты!
Тосе нужна была нормальная жизнь – я это
видела. Она никогда не приглашала к нам домой своих подруг. С тоской
косилась на парочки. Ни за что не хотела ходить со мной в клуб, где до
встречи с ней я бывала каждый субботний вечер. Порой казалось, что она
стесняется меня. Некстати расцветшая фиалка подмигивала мне с подоконника
фиолетовым Ингиным глазком. «Ну что, нравится нянчиться?». Я задвигала ее за
холодильник, забывала поливать. Тося вытаскивала ее на свет божий, протирала
мохнатые листья – и цветок вновь оживал.
- Вы слишком рано уходите в последнее время, -
заявил мне начальник.
- Почему рано? – удивилась я, показывая на
часики. Стрелка уже переползла заветную черту.
- Потому что до сдачи десять дней.
- Я работаю дома.
- Вы могли бы работать и на рабочем месте. Я
не знаю, чем вы там дома занимаетесь.
С раздражением я ткнула кнопку компьютера. К
телефону никто не подходил. Как мне ее предупредить, что я задерживаюсь?
Самодур оставил дверь приоткрытой, прошмыгнуть было нельзя. Мысленно я
пожелала ему заработать геморрой.
В девять я поймала себя на том, что уже минут
пять тупо пытаюсь прочесть одну и ту же строчку. Гремела ведрами уборщица. Я
собрала сумочку и решительным шагом протопала мимо раскрытой двери к выходу.
Кабинет был пуст.
Злясь на себя, я подгоняла электричку метро.
Как там она, голодная, ведь не разогреет ничего, переживает еще. Тося сидела
на кухне с каким-то растрепанным учебником. Крошки хлеба на пустой тарелке и
стакан из-под чая.
- Ты гастрит заработаешь на одних бутербродах!
–устало упрекнула я.
- С полгодом тебя, родная! – она протянула мне
бисерную фенечку. Не забыла, чудо мое.
С полгодом, солнышко! – я достала коробку с
крохотулей-куклой.
Мы ели салат, пили легкое холодное пиво. Потом
танцевали тихонько и целовались.
- Скажи, - она потерлась носом о мое плечо, -
а у нас может быть… ну, маленький.
- Конечно, - усмехнулась я. – Мы же нормальная
семья. Или нет?
Тося пожала плечами.
- А ты очень хочешь маленького?
- Угу.
Есть множество способов устроить это. Взять
ребенка из детского дома, искусственно зачать. Я никогда не задумывалась об
этом всерьез: было некогда. У Инги была дочь от «нормального» брака, которая
почти все время проводила у бабушки где-то в Боровске.
Моя девочка смотрела на меня выжидающим
взглядом.
- Все будет нормально. Ты закончишь институт,
станешь писателем, и родишь нам малыша. Я буду приносить в дом деньги, и
нянчиться с ним.
- Ребенку нужен отец, - печально произнесла
она.
- Мы пригласим моего папу, он поможет нам
растить, если ты об этом…
- А свадьба у нас будет?
Будет, моя девочка, будет все, что ты
захочешь. Я куплю тебе пышное белое платье, кружевные перчатки до локтя и
обручальное кольцо. Если ты захочешь…
«А хочешь ты мужика, с отчетливой грубостью
поняла вдруг я, вернее не мужика, а парня, принца на белом коне, с
тестостероном в крови и миллиардами сперматозоидов в сморщенном мешочке
внизу живота. Которого не стыдно было бы показать папе с мамой, который
поставил бы тебе реальный штамп в паспорте, а по ночам, и иногда даже днем,
набивал бы тебя этой дрянью, пока ты не забеременела бы и не произвела бы на
свет посредственную копию с себя и своего благоверного. Механика, и никакой
души».
Я вышла на кухню покурить. Фиалка на окне
подмигивала мне насмешливо: «хотела эту девочку – вот и возись с ней,
страдай на здоровье!».
Ну и буду страдать! – разозлилась я. Потому
что я не просто хотела – я любила эту встреченную случайно на вечеринке
малютку, я ухаживала за ней нежнее, чем ты, Инга, за своими чахлыми
стебельками. Я окутывала ее самой нежной и целомудренной заботой, почти
дружеской, я больше рака боялась того, что она не сможет меня принять, мою
сумасшедшую любовь. И когда моя возлюбленная ответила мне – я бросила все:
своих подруг, свои встречи, танцы, потому что в жизни не должно быть слишком
много счастья. Ты этого не поймешь, потому что ты, Инга, не любила.
«Я тоже любила, - ответила мне взглядом
фиалка. - Я любила тебя. Сильную, своенравную, талантливую, упрямую. Твоя
девочка никогда не сможет понять, что ты за человек. Слишком юная, слишком
простая душа. А я понимала, я видела и восхищалась тобой. Когда-нибудь тебе
будет этого очень не хватать, поверь!».
Я задавила окурок. Против правды не попрешь –
если кто меня и понимал до конца, так это Инга. Но одного понимания, как
всегда, оказалось слишком мало.
Любишь ли ты меня всей душой, любимая, или
просто идешь на поводу у модного и безопасного влечения? Согласишься ли
разделить со мной людское осуждение, бессмыслицу не узаконенной жизни?
Простишь ли, если ребеночек твой желанный, наш, будет зачат не в полутьме
спальни, а на клеенчатой кушетке какого-нибудь акушерского центра, или как
там это еще называется?
Я помедлила у форточки. По улице, распевая
дурным голосом какой-то банальный шлягер, шли ребята. Захотелось музыки.
Захотелось выскочить из душного танцевального зала, густо забитого
разгоряченными женскими телами, ополоснуть лоб и шею в тесной уборной,
глотнуть пива и снова нырнуть в сутолоку электронной музыки. Я поняла, что
безумно соскучилась по тем, кто окружал меня прежде. Утро, кофе, метро,
компьютер, детектив, бесконечные уродливые фразы, кофе и сигарета, метро,
ужин, любовь, сон. Кажется, ты права, Инга, безжалостная фиалка моя. Я
погрязла в этой любви. Неужели ты права?
Утром разразился скандал.
- Это твои подруги!
- Ну и что, познакомишься.
- Не хочу. Иди одна!
- Я буду танцевать там с другими девушками!
- Пожалуйста!
- Ты уже ревнуешь!!
- Какая разница – ты же хочешь танцевать?!
Наконец она набрала какой-то номер и
долго-долго шуршала в комнате. Вышла на кухню уже одетая.
- Еду на день рожденья! Хотела отказаться, но
раз у тебя планы…
- Хорошо, Тося, иди, - я отвернулась к окну.
Конечно, она не выдержала. Плакала, целовала,
просила прощенья. Конечно, я простила.
- Ох, я уже опаздываю! – и она скрылась за
дверью. Я начала собираться.
Настроения не было, но, добравшись до клуба, я
взяла себя в руки. Раз приехала – нужно веселиться! Девчонки обступили меня,
радуясь возвращению. Наперебой пересказывали новости, расспрашивали о жизни,
ругали, что пропала. Я словно вернулась к родным, которых, казалось, давно и
накрепко забыла. И вот одна плачет мне в плечо, другая заказывает пиво,
третья зовет на свадьбу. Я моментально захмелела и пошла танцевать. Прости,
малышка моя, ты нужна мне как воздух, но и это все мне тоже нужно!
Притихший подъезд отозвался эхом на мои
шаркающие шаги. Интересно, дома она? Давно? Ни звонка, ни сообщения, правда,
телефон мой в клубе не принимал. Я тихо отворила дверь. На миг показалось:
квартира пуста. Потом я заметила под зеркалом бутылку из-под пива.
Облегченно вздохнула.
Тося лежала на скомканном одеяле, краска на ее
бледном лице чуть смазалась, придав чертам нечто японское. Я тихо
опустилась на край кровати, вглядываясь в сомкнутые губы. Целовалась? С кем?
Касался ли кто-то ее рук, плеч… Я не знала в себе этого прежде, какой-то
жадности чистоты. Хризантема моя, я не прощу себе, если тебя тронет кто-то
другой!
Весь следующий день Тося жалась ко мне, словно
испуганный или провинившийся ребенок. Я не расспрашивала – не тянуло. В доме
поселилось едва заметное напряжение, как перед важным событием.
Во вторник детективщица соизволила пообщаться
со мною лично.
- Нам нужно подчистить рукопись, но я
освобожусь не раньше пяти.
- Хорошо, - процедила я. Именно сегодня мне
надо быть дома вовремя. Стихи моей девочки будут обсуждать, она придет
измотанная, возможно, расстроенная критикой. Ну да ладно, за час можно
успеть все поправить. Я понимала, что это не так, но успокаивала себя.
Писательница прикатила только в полшестого,
когда я уже начала подумывать о том, чтобы уничтожить ублюдочный роман. Что
она себе позволяет? Кто она была бы, не будь меня, моего шефа, всех этих
Кать, Ром и Саш – поденщиков, создающих ей славу за гроши…
Это была усталая женщина лет тридцати пяти, с
перегидролевыми волосами и цыганскими серьгами в ушах. Стараясь не
встречаться с ней взглядом, я пододвинула стул и открыла рукопись.
- Помедленнее, пожалуйста…
Полчаса, пятнадцать минут, еще пятнадцать. Мне
казалось, это никогда не кончится. Вдруг женщина коснулась холодными
пальцами моей руки.
- Извините, пожалуйста, я не знаю, как вас
зовут. А у вас не найдется чаю или кофе?
Я включила чайник.
- Мне кажется, я видела вас уже. Не здесь.
Простите, такой вопрос может показаться неприличным, но вы не ходите
случайно в клуб «К»?
Я присмотрелась. Действительно, я уже
встречала несколько раз эту фигуру, обычно на диванчике в углу. Только вот с
кем? В одиночку туда ходят редко…
- Такая неожиданная встреча. Ну, вы меня
понимаете. Многие не стесняются афишировать, но мне бы не хотелось. Все-таки
это не совсем принято, что ли…
- Простите, - с прохладцей произнесла я, - но
мне хотелось бы поскорее закончить. Меня ждут дома, понимаете?
Писательница рассыпалась в извинениях и
предложениях подвезти. Но я отвергла ее помощь, решительно подхватила
расползающийся пакет и заторопилась. Слишком часто в последнее время я
возвращаюсь затемно. Или это так рано начало темнеть…
- Тося?
- Ты? Наконец! Меня так хвалили, так хвалили!
Я замерла на коврике в прихожей, одной ногой в
сапоге, ослепленная ее счастливым лицом. Пакет тихо кособочился, и из него
один за одним выпадали алые мои сердца спелыми помидорами.
|
