|
Эта история более автобиографична, чем все,
созданные мной до сих пор.
В ней достаточно вымышленных фактов и
персонажей,
чтобы допустить соседство реально
существующих.
Она
проснулась, а потом попыталась проснуться еще раз. Острый луч бил в щель
между шторами, надвое рассекая обстановку знакомой комнаты. Этого не могло
быть, потому что этого не могло быть вовсе.
Надя тихонько ущипнула себя за бедро.
Прикосновение пальцев было убедительным. Выпростала руки. Тонкие, с гладкой
кожей на внутренних сторонах предплечий. От вида собственных бледных,
словно размытая акварель, вен накатила тоска, граничащая с ужасом.
Стараясь не разбудить спящего рядом человека,
стараясь даже не смотреть в его сторону, Надя вылезла из-под одеяла и
торопливо начала одеваться. Узенькие, давно забытого вида джинсы вызвали
новый всплеск паники. Руки заметались, задрожали. “Не верю, не верю!” –
бухало в голове. Она сгребла с лакированной поверхности стола часики и
выскользнула из комнаты.
Андрей будет спать, наверное, еще долго,
главное, чтобы ключи оказались на месте. Надя облегченно перевела дух –
связка торчала в замочной скважине, а тут уж она как-нибудь разберется.
Крохотная удача отодвинула чуть назад свалившуюся на нее беду. Может, все
еще и обойдется? Надо посмотреть...
Девушка глянула и застыла. Так каменеют перед
лицом самой страшной, неотвратимой беды. Из зеркала на нее глядела
беспомощно пятнадцатилетняя девочка.
Наконец, руки нашли силы справиться с замком.
Захлопнув панически за собой дверь, Надя пустилась по лестнице бегом. За ней
никто не гнался, но, как известно с детства, - начнешь убегать и едва
найдешь в себе силы остановиться. Беспокойство погони заглушало боль.
В троллейбусе она едва не пританцовывала –
скорее, скорее. А другая половинка ее “я”, уже спокойная и понимающая, что
случившегося не изменить, искала по сторонам примет времени. Даты, ценники:
все это не оставляло сомнений – она снова вернулась туда.
“А как же Илья?” - всплыла обжигающая мысль.
Надя до боли вцепилась зубами в нижнюю губу, чтобы не разреветься. Ильи не
было.
Вернее он был - одиннадцатилетним мальчишкой
носился по двору в далеком степном городке. А мог и вообще не быть – как не
было в свое время десять лет назад ее панического бегства в это августовское
утро. Одна реальность заменяла другую.
Пропасть разверзлась перед девушкой – пропасть
длинною в десять лет, в которые уместилось все: тоскливый вечер вручения
аттестатов, замужество матери и смерть отчима, поступление в свой институт и
шесть сотен дней, встреченных со шваброй в руках в коридоре чужого.
Унизительные школьные будни и радость дружбы с однокурсником Владом, поездки
автостопом и защита диплома, попытка самоубийства в двадцать четыре и
мини-аборт в двадцать один. И все это придется пережить заново?
Такое ощущение бывает, когда приходишь в себя:
сразу за сознанием является мысль, что это сон, кошмар, от которого надо
немедленно проснуться. Так уже было дважды: когда она врезалась на
велосипеде в столб и когда первый раз обнажилась перед фотокамерой.
Торопливо, боясь встретить знакомых, она вошла
во двор, поднялась по лестнице и открыла дверь. Запах - будто она не была
дома очень долго. Пока живешь – привыкаешь, но вернувшись издалека словно
попадаешь в объятия родного тебе человека. Старые обои на стенах прихожей,
облупившаяся краска на двери ванной, тумбочка для обуви, о которой Надя уже
успела забыть. В душу плеснуло нежностью, которой девушка отродясь не
испытывала к своим школьным годам. “А они не так уж и плохи, мои
пятнадцать!” – впервые, кажется, за десять лет подумалось ей.
“Ну что такого ужасного, собственно,
произошло? Я снова молода, моя память осталась при мне, а значит, я многое
могу изменить. Скорее, это даже здорово, я исправлю кучу ошибок своей
прошлой жизни, теперь уже будущей”. Но это не утешало.
Мать спала на диване, отвернувшись к стене. В
ногах – собака. Как странно устроена память, квартира вовсе не казалась
такой уж неуютной. “Конечно, это же мой дом! Плакаты, которые я повесила,
книги, которые я читаю, свечи, которые я жгу. Какие ненужные, ненужные
вещи!”. Надя, бросилась на кровать ничком.
Этого утра никогда не было. Значит, может не
статься чего-то еще: встречи в Царицыно, прогулок по ночной Москве,
посиделок в общежитии и споров с парнишкой в потертом вельветовом пиджаке.
Сколько им сейчас – друзьям ее будущего? Кому-то десять, кому-то двенадцать.
Где они?
Надя схватила с пола сумку, начала копаться в
ней, потом опомнилась… Записная книжка?! Ее еще не напечатали, и нет той
ручки, которой она впишет номера их телефонов. Адресной базы тоже нет, а
компьютер, который она хотела, но все никак не могла сменить на более новый,
просто не изобрели. Вспомнится что-нибудь? Едва…
Она все-таки выжала из памяти один номер. С
замирающим сердцем подошла к аппарату и медленно набрала семь цифр. Поднесла
трубку к уху.
Гудок. Гудок. Щелкнуло – девушку словно током
тряхнуло.
- Алё?
Детский голос. Мальчишеский.
- Влад?
- Да. А вам кого? Мамы нету.
- Н-ничего. Я потом…
Значит, существует. Значит, не бред. Забавно,
а не мог этот звонок, исказившись, пройдя сквозь время и реальность,
превратиться в тот, что спустя пять лет соединил их?
Ее раскладное кресло стояло вот здесь, а она
лежала и, кажется, читала…
- Ты не звонила мне? А то сказали, что
какая-то девушка…
- Нет, это не я…
Нет, это не я. Но кто же?
Телефон ожил сам по себе. Надя отшатнулась.
Это мог быть Андрей.
- Мам, ты не возьмешь?.. Меня нету!
- Хорошо, - донесся заспанный голос. – А где
ты была?
Наде захотелось ответить, что она сама не
знает. А действительно, где? Что произошло перед тем, как…
Она закончила институт, работала редактором в
газете. Общалась с ребятами из разных городов, съехавшимися в общежитии
одного столичного вуза. Обожала прыжки с парашютом, каталась на роликах. Что
же произошло, в какой день или в какую ночь все закончилось?
Мать вошла в комнату: след подушки на щеке,
смятое после сна лицо, взлохмаченные волосы. Вздохнула.
- Ты плакала? Что с тобой?
- Нет, мам. Ничего.
“Ты еще не знаешь, сколько тебе предстоит”.
Господи, мы же научились, наконец, жить мирно! И все снова? Неужели нам
опять ссориться все эти девять лет?
- Мам?
- Да?
- Я тебя очень люблю… Мамочка… не пей больше,
пожалуйста… Мы с тобой такую жизнь наладим!
- Доня…
Надя ткнулась лицом в плечо матери.
- Донечка…
“Ты еще не знаешь, что тебе предстоит!
Похоронить дедушку через пять лет, а бабушку – через семь. Мучиться недолго
с подонком-мужем, и после его смерти – оплачивая его долги. Биться,
зарабатывая на нормальное житье и завидовать более успешным соседкам.
Мучиться со мной – безуспешной, капризной. Требующей внимания и невнимания.
Денег или спокойной жизни… А что предстоит мне!”
И ужас Надин наконец-то прорвался слезами.
Было двадцать пятое августа. Через неделю на
четвертом или пятом уроке она почувствует сильную боль в животе и отпросится
с информатики. И только через пять лет, в том августе, который последует за
первым курсом, врач проведет обследование и обнаружит у нее старый язвенный
рубец. Она еще ничего не чувствует, но эта дрянь уже поселилась в ее животе
и будет сосать из нее деньги и нервы осень за осенью, обострение за
обострением. “Я не хочу пережить это вновь, - зашептала Надя. – Я не хочу
пережить это вновь!”
- Что случилось? –задала сотый за день вопрос
терапевт.
- Мне нужно направление. К психиатру, - четко
произнесла Надя.
- Зачем? – брови выщипанными черно-бурками
взвились над очками.
- Я… Странно себя чувствую… Мне кажется, что я
уже жила.
- Как это? Ты сядь, успокойся. Расскажи, как
это проявляется.
- Я спокойна. Просто я знаю, что уже жила
однажды. Я заканчивала школу, институт, а потом мне вдруг снова стало
пятнадцать.
- Ты не обманываешь?
- Нет.
- А в каком году это было? Ну, ты школу
закончила?
- В девяносто пятом. Потом работала. Через два
поступила…
- Подожди, ты хочешь сказать, что как бы была
в будущем?
- Да.
- Посиди…
Врач накрутила номер, и, прикрыв трубку
ладонью, принялась наговаривать что-то. Потом кивнула медсестре, чтобы та
выписала направление.
Когда это решение пришло в ее голову? Надя не
знала. Оно созрело за три долгих бессонных ночи, когда ее обступали
воспоминания. За три пустых дня – она то бросалась наводить в квартире
порядок, то апатично лежала, не глядя в книгу, не пытаясь заглушить ноющую
боль, скрупулезно составляя реестр потерь. Некуда было деть себя. Всего
того, что составляло ее досуг: компьютера, музыки, роликов, друзей – не
существовало.
И было страшно писать. Просто сесть за стол и
взять ручку. С жалостью вспоминались рассказы, которые она создала.
Восстановить их она не могла, а на новые не было сил.
Дважды Надя ездила в места, которые были ей
дороги в ее прошлой жизни, но от этого становилось еще тяжелее. Населенные
другими людьми, они казались мучительно-неродными, а сама Надя еще сильнее
ощущала себя лишней.
Хотелось поделиться с кем-нибудь. Но
соседка-подруга уехала с родителями в Штаты, а Андрея – другого близкого ей
в то время человека, она не хотела слышать. Девушка слишком хорошо помнила,
какой чередой подлостей закончится их странная дружба-связь.
Евгений Витальевич слушал внимательно, не
перебивая. Закончив свой рассказ, Надя почувствовала облегчение, точно
переложила на полноватые плечи врача часть своего беспокойства. Как это
замечательно, что есть люди, работа которых – мудро выслушивать.
- А что тебя беспокоит сейчас?
- Больше всего?
- Да.
- Я не хочу переживать все это вновь. Идти в
школу, встречаться с этими людьми…
- Иными словами, ты хочешь вернуться “туда”?
- Хочу. Но это невозможно.
- Возможно. Но не сразу… - мягко произнес
психиатр.
- Я понимаю, что мне понадобится десять лет, -
обреченно вздохнула Надя.
- Здраво. Значит, с этим мы разобрались. Кроме
того, тебя беспокоит необходимость повторять пройденный путь: возвращаться в
школу, которую ты не любишь, к отношениям в семье, которые тебя не
устраивают… Верно?
Девушка кивнула.
- Ну, с этим проще простого. Я поговорю с
твоей мамой, и она переведет тебя. Может быть, даже переедете. Что?
- Я боюсь, - Надя покачала головой. – Боюсь,
что чем больше я изменю в настоящем, тем больше изменится в будущем. И я
могу не встретить тех, кого хочу встретить снова.
- Не совсем…
- Ну, понимаете, за все нужно платить. Но я не
знаю цены. И если я улучшу свою нынешнюю жизнь, возможно, я не буду
счастлива в будущем.
- Хм, мы, кажется, подошли к самому сложному
вопросу, - с ласковой улыбкой произнес Евгений Витальевич. - А ты уверена,
что это будущее действительно существует? Что это не приснилось тебе? Как я
понял, ты ведешь довольно напряженную внутреннюю жизнь. Пишешь, к тому же.
Кстати, ты действительно, или это тоже только “будет”?
- Пишу. Мало.
- Надо будет почитать. Силой своего
воображения ты вполне могла создать целую историю жизни и поверить в нее. Не
отнекивайся. В общем, у меня есть предложение. Ты ляжешь в нашу клинику и
немного отдохнешь. Нет, не дергайся, тебя никто не заставляет это делать.
Отдалишь немного встречу со школой, поразмыслишь о жизни. И сама решишь, как
быть дальше с этими “воспоминаниями”. И не обязательно решать это сейчас.
Поезжай домой, если надумаешь – завтра приходи снова.
- Я только одно хочу спросить. Мне по ночам
очень тошно, я спать не могу…
- Поможем, - Евгений Витальевич коротко
кивнул, прикрыв любопытные глаза пышными ресницами.
Пошли странные дни – дни удивительной ясности,
словно в душе наступило бабье лето. Чувства будто новокаином накачали: вроде
есть они, но какие-то “не свои”. Зато мысли были удивительно ясными, а
восприятие острым, как запах палой листвы.
“Я никогда не ощущала жизнь настолько
реальной. Как декорация”. Она забавлялась тем, что выуживала из памяти
забавные случаи “необъяснимого раздвоения мира”. Обычно это были
несостоявшиеся встречи в метро: и место назначено точно, и время, и люди
прекрасно знакомы и оба пришли, но – не заметили друг друга. Случалась
чехарда с ценниками. Всему на свете всегда можно найти убедительное
объяснение.
Способности никуда не ушли. Когда Надя
попробовала написать давно задуманный рассказ о театральной машинистке – он
неожиданно удался. Евгений Витальевич с удовольствием прочитал и, казалось,
еще больше утвердился в мысли о том, что все случившееся – плод фантазии,
или, если хочешь, то и таланта!
Надя сопротивлялась. Она рассказывала ему о
книгах, которые еще не были изданы, о фильмах, которые не были сняты. О
необычайной тишине, которая окутывает в небе, о сырых пещерах подмосковья, о
соленом степном озере и конюшне в одном из московских парков отдыха.
- Гумилевым, наверное, зачитываешься, -
улыбнулся врач.
Однажды после обеда пришли одноклассницы –
втроем. Это были первые встреченные знакомые после матери.
Сели на низенький бурый диванчик в холле. Надю
забавлял испуг девчонок, отважившихся посетить клинику. Потом она поняла,
что боятся именно ее, и неожиданно рассмеялась.
“Ну конечно, я же сумасшедшая”.
- Ты здесь с кем-нибудь общаешься? – боязливо
расспрашивали приятельницы.
Надя спокойно рассказала, “за что” она здесь и
мысленно усмехнулась над своей любовью к мелкому эпатажу. У Киры начинается
роман с Костиком, который продлится до конца школы, Наташа вскоре попытается
покончить с собой, сперва выпив ртуть из градусников, а потом съев две пачки
димедрола. Катя… Можно сказать, конечно, но они не поверят.
- Задумалась? – Евгений Витальевич подошел
мягко, как кот.
- Стоит ли возвращаться в школу. Они, в
сущности, славные…
- И?
- Не стоит. Все люди славные – по одиночке и в
другой обстановке. А так им, в сущности, по фигу. Пришли, потому что слух
просочился, потому что это прикольно – побывать в психушке.
- Здраво мыслишь.
- Вы забываете – мне же двадцать пять. Вы
узнавали?
- Что?
- Насчет Коробчеево…
- А-а, инструкторы по прыжкам, о которых ты
говорила? Нет, не узнавал.
- Вы мне не верите?
- Я не считаю это важным – поиск
доказательств. - Врач присел на диванчик и сложил руки на коленях: это
означало, что он будет говорить обстоятельно. – Ты меня удивляешь, Надежда.
То вдруг начинаешь мыслить, как взрослая девушка, то – как малый ребенок!
Неужели осознание другими твоей правоты настолько существенно, что ты готова
тратить на него свои и мои силы?
- Нет, - девушка понурилась.
- Тогда зачем заниматься бессмыслицей? Ты же
давно прекрасно поняла, что назад пути нет – только вперед! И чем быстрее ты
найдешь свое “вперед”, тем быстрее ты покинешь эти стены и избавишься от
моего утомительного общества.
- Мне одиноко, - подавленно произнесла Надя.
- Заведи друзей! – почти с раздражением
произнес врач. – Я не могу заменить тебе весь мир. Ты тоскуешь по
воспоминаниям, потому что никак не отважишься приобрести других. Или ты
рассчитываешь отсидеться здесь?
- Я уже почти не тоскую…
- Тогда иди дальше. Не бойся. Это не страшнее,
чем прыгать с парашютом!
Кира вернулась. Одна. Еще более испуганная.
- Скажи, а ты серьезно знаешь, что будет? Что
будет со мной?
- Ты благополучно окончишь школу и поступишь в
институт.
- Какой?
- Не знаю. Престижный.
- А дальше?
- Тоже не знаю. Мы больше не встретимся после
школы.
Надя смотрела вслед Кире и думала о другой
девочке. Которая не вернулась. О своей бывшей подруге.
Катя поступит в тот же институт, что и Надя.
Только двумя годами раньше – сразу после школы. У нее будет однокурсник –
Саша, который умрет от лейкемии спустя год. Но сама Катя к тому времени
заберет документы.
Или? Не умрет? Можно ли остановить будущую
лейкемию?
- Доня?
- Мам? Привет!
- Собирайся. Поехали домой.
- Меня выписали?
- Нет, я просто отпросила тебя на выходной.
Переночуешь, а завтра вернешься. Я там ремонт начала.
Надя раздраженно дернула плечом.
Квартира хранила следы стихийного бедствия:
ободранные обои в ее комнате, вещи и книги убраны в коробки.
“Мам, я терпеть не могу обои в цветочек”.
Других сейчас нет – не вошли в моду, не
привозятся, не выпускаются!
- Нравится?
- Что с тобой, мам?
“Я терпеть не могу…”
“Так что же – и ссориться все десять лет? Я же
выросла и научилась жалеть ее! Вернее, Илья научил…”
- Ничего, доня, просто я решила – хватит уж
тебе мытарств. Вон как тебе доставалось от меня! Сделаем ремонт, переведем
тебя в другую школу…
- Это тебе врач сказал? Что Я СОШЛА С УМА?
Из-за школы и тебя?
- Нет, ну что ты…
- Мама, не ври! – закричала Надя, стиснув
кулаки.
Опомнилась. Выдохнула.
- Мама, если ты хочешь изменить нашу жизнь –
измени ее до конца. Я так устала от твоей лжи…
- Да, Евгений Витальевич так сказал, -
ошарашено выдавила из себя мать.
- Извини, мама… Я больше не буду кричать. Ты
выбрала прекрасные обои, мама. Можно, я пойду помоюсь?
Позже, лежа в темноте на раскладушке, Надя
испытала странное и знакомое ощущение – словно она ночует в общежитии у
Илюши. Не было ничего общего: ни запахов ни звуков, но темнота, сплотившаяся
у ее постели, дарила другую реальность – стены, заклеенной ликами Кобейна,
панцирной сетки, прикрытой тощим матрасом… “Так вот она какая, жизнь –
зыбкая, как та сетка”. Было такое модное у них словечко – “матрица”.
Ненастоящий мир. Как будто есть настоящий! Как будто нет ничего важнее, чем
ущипнуть себя, убедиться, что ты плотный. Та плотность, твердость, в которой
она прожила последние три недели – это твердость декорации, последствие
таблеток. Или самовнушения, которым постоянно занимаются люди. Невозможно
точно сказать – я там или я здесь, ведь органы чувств – самые верные наши
обманщики, дарители наваждений, разных там несгибаемых ложек.
Надя закрыла глаза и представила, что сейчас
придет Илюша: он просто в душе. Ощущение было настолько ясным,
что, не дождавшись, девушка заснула.
А проснувшийся утром беспокойный ребенок
заметался, запсиховал. Он снова был одинок и испуган, ему снова нужно было
утешение.
Но вместо утешения прозвучал телефонный
звонок. Тот, которого Надя с таким нежеланием ожидала все это время.
- Здравствуй, Надя. Ну куда ты пропала? –
прозвучал в трубке мягкий упрек из прошлого.
“Я не хочу тебя слышать и видеть, не хочу, не
хочу!”
- Убежала утром, не попрощавшись. Я черт знает
что подумал.
“Я знаю, что ты подумал – что я украла
что-нибудь. Ты всегда предполагаешь о других плохое”.
- Ну что ты молчишь? Что с тобой случилось?
“Голос мягкий – как у Баюна”.
- Я знаю, что ты подумал, - борясь с
вернувшейся болью, произнесла Надя.
- Что?
- Не важно. Я не хочу больше с тобой общаться.
- Ты заболела? Что с тобой происходит –
объяснишь ты наконец? Где ты была все это время? – сквозь мягкое прорвалось
раздражение.
- В больнице.
- Что случилось?
- Я сошла с ума.
- Успокойся. Безумцы так не говорят.
Объяснись.
- Не буду.
Телефон зазвонил снова. Надя легла, закрыла
голову подушкой, и принялась ждать возвращения мамы.
“Он позвонит еще раз – не такой это человек.
Он будет доставать меня через пять, восемь лет. От прошлого не уйти. От него
надо бежать”.
Она проснулась, а потом попыталась проснуться
еще раз. Зеленые стены наплывали со всех сторон со скрежетом, напоминающим
скрежет металла о металл.
“Я там или я здесь?”
Надя попыталась высвободить руку и не смогла –
что-то, похожее на боль, удерживало ее чуть выше кистей.
“В каком я мире – в том, где мне двадцать пять
или в том, где пятнадцать?”
Странный сентябрь, проведенный в
психиатрической клинике, сердце, замирающее перед шагом в пустоту,
извиняющийся взгляд Киры, шорох осыпающегося стекла, почти не слышный сквозь
визг тормозов… Страх и вина.
Вошел мужчина в халате. Немолодой. Незнакомый.
- Ну что, оклемалась?
Проверил повязки на руках, поправил
капельницу, глянул что-то невидимо пикающее ей. Неодобрительно покачал
головой.
- Дайте мне зеркало…
- Зачем? Сейчас ты, поверь, не красавица.
- Что случилось? Я разбилась? На машине?
Санитар испуганно глянул на нее и заторопился
из палаты.
Страх и вина. Откуда? Что она натворила перед
тем, как очнуться?
Вошел Евгений Витальевич – лицо озабоченное и
суровое. Включил свет, присел на табуретку, внимательно посмотрел в глаза.
Бросил негромко.
- Бред.
Сердце ёкнуло.
- Что со мной? Что случилось? Дайте же
зеркало!
- А ты не помнишь? – недоверчиво нахмурился.
- Не-ет…
- Ну смотри.
Блестящая поверхность отразила бледное до
синевы лицо. Глазницы – провалы, на губах – ни кровинки. Лицо, к которому
она не успела привыкнуть за почти полный месяц, потому что в больнице не
было зеркал.
- Что я сделала?
- Это я у тебя хочу спросить! Дрянь! Не
думаешь о матери – подумала бы хоть о своем, этом, как его…
- Его нет.
- Он есть! И ждет тебя! А ты – трусиха! Ты
боишься к нему идти! Ты никого не любишь!
- Я люблю… Все, что есть дорогого в моей жизни
– это люди. Я люблю их.
- Вот и иди к ним! А не занимайся… - врач
употребил непечатное слово.
- Я больше…
- Куда уж больше, - он ткнул рукой в сторону
капельницы. Потом устало махнул. – Что за навязчивое желание у людей –
ухватиться за что-то одно, за какую-то ясную картину мира? А чуть изменилась
она – и диагноз…
“Я создам свой мир, - подумала она, закрывая прозрачные для света веки, - я
найду всех, кого потеряла, потому что они – часть моего мира. Или создам их
заново”.
|
