|
В тот день, когда выпал первый снег, я поняла – будет. В магазине
японских сувениров я купила болванчика и загадала, чтобы родилась девочка.
Болванчик из легкого дерева напоминал красное садовое яблоко. У него было
глубоко врезанное страшноватое лицо, громадный нос крючком и только один
зрачок, зарисованный черным карандашом.
В Тимирязевском парке пахло подмороженной
прелью – крепко, как благовониями. Норштейновские сказочные дубы стояли в
подмерзших лужах – под снегом отчетливо хрустело. Если подойти и ковырнуть
ногой – запах становился сильнее, а из-под белого плюша показывалась
слоеными лохмами порыжевшая черная подкладка. В ней лакированными пуговицами
блестели желуди. Когда никого не оказывалось рядом – я подходила и ковыряла
ногой. Мне казалось, что этим я нарушаю какой-то очень важный порядок
природы, поэтому я сразу же старательно закрывала прореху. Последние
засохшие прямо на ветках листья отламывались и косо вонзались в снег вокруг
меня. Я открывала сумку – болванчик сурово поглядывал одиноким глазом из
глубины. Доставала настоящее яблоко и хрустела до ломоты в зубах.
Приятельницы по работе заметили, что я стала
задумчивей, и предположили, что я увлеклась мужчиной. Это была дежурная
шутка. Я же радовалась, что все получилось так удачно, что можно забыть и не
мучиться больше. Голова теперь была занята совсем другим.
Я проговаривала про себя каждое движение:
встать, наклониться, взять, положить. Словно тело – это машина, управляемая
моими мыслями. Это раньше когда-то оно принадлежало мне. Теперь все
закончилось; я была заведенным механизмом, в котором действия совершались по
понуждению туго скрученной пружины, которую ничто уже не в силах остановить.
Я ежеминутно вслушивалась в себя. Так я пропустила появление Юрика.
Он вошел за пятнадцать минут до закрытия, но я
не узнала его сквозь пелену чувств.
- Вы постричься?
- Нет, я хотел бы с тобой поговорить…
- Подожди снаружи.
Я вышла через подворотню, кивнула ему и
нарпавилась к остановке. Неожиданно всплыло в памяти, что плечи у него
веснушчатые, а глаза голубые, детские.
- Извини, ты, наверное, обижаешься, что я не
звонил все это время. Думаешь, что я тебя бросил…– начал он.
- Нет.
- Ты, наверное, решила, что я подлец, как
большинство мужчин…
- Нет.
- Но поверь мне, это не так! Я просто не мог
до тебя дозвониться.
- Верю.
- Это слабое оправдание. Но на меня навалили
столько работы…
- Верю.
- Ты замечательная женщина, и я хотел бы
встречаться с тобой.
- Нет.
Только после этих слов он поднял, наконец,
взгляд.
- Я тебя чем-то обидел?
- Ничем.
- Ты… тебе не понравилось со мной? Я что-то
сделал не так?
- Да нет, все, в общем-то, было нормально.
- Тогда почему ты не хочешь?
- Просто так.
Я вдруг подумала, что неплохо было бы пройтись
до метро пешком. Пара остановок по скрипучему от соли тротуару, морозный,
пахнущий огурчиком воздух – каждый вздох как шипучий лимонад.
- Я пойду пешком.
Он зашагал рядом, по-детски пытаясь заглянуть
в лицо.
- Не может быть, ведь должна же быть какая-то
причина. Ты разочаровалась во мне? Думаешь, что я тебя просто использовал?
- Нет, я так не думаю.
- Тогда в чем же дело?
- Просто я не хочу с тобой встречаться.
Мне было смешно. Может, сказать ему правду?
Часть правды? Нет, тогда точно не отвяжется.
- Я не понимаю тебя…
Некоторое время мы шли молча: скрип-скрип,
через сквер, вдоль дороги, трамвая все нет, маленькая, я все поняла, нам
никто не нужен, только ты и я.
- Я понял, - произнес, наконец, он. – У тебя
есть другой мужчина.
Я промолчала.
- Он изменил тебе, и ты решила ему отомстить.
Ну конечно, именно так все и было!
- Ты очень любишь его?
- Очень.
- А если бы я предложиль бы тебе…
- Не надо, Юрик…
Только бы он не решил, что я набиваю цену.
- Все понятно.
Он кинул в снег что-то хрусткое – оказалось
букетом белых гвоздик. Белое на белом, ледяная корочка упаковки, из этого
вышла бы красивая фотография, да только не умела я никогда фотографировать.
- Но все-таки, - возле стеклянных дверей он
повернулся ко мне всем телом. - Если когда-нибудь ты будешь…
- Хорошо, Юра, я позвоню.
Но он еще долго шел за мной, пока не всучил
бумажку со своим телефоном.
Дома я достала из сумки болванчика и поставила
его на полку. Есть не хотелось, только чаю, но я все-равно взяла пару
сырков. Теперь мне нужно будет еще больше кальция, жаль, что я так и не
полюбила творог. Болванчик наблюдал, как я давлюсь, но не изъявил желания
присоединиться. Как же его зовут, я забыла? Надо будет глянуть чек.
- Здесь, на кухне, - делилась я с ним своими
планами, - можно будет поставить кресло, и я смогу работать дома. Если брать
чуть подешевле.
Чай пах рябиной, в голове было светло и пусто.
Наконец-то никого не надо любить, не надо страдать и добиваться, плакать в
подушку и проклинать женское коварство, стыдиться своей инакости и искать в
себе изъяны. Теперь я сама по себе: как чайник на плите, как холодильник в
углу, как ветка рябины на подоконнике. Я выполняю предназначение, которое
сама для себя выбрала, и мне не надо ни перед кем оправдываться за свой
выбор.
«И не надо ни за кого выбирать!» – решила я, взяла карандаш и
нарисовала своему болванчику второй зрачок.
|
