|
- Послушай, мам, - произнесла я, заходя на
кухню, - мы с Наташкой сегодня идем в Третьяковку, дай, пожалуйста денег.
- Сейчас, что ли? - спросила мама, не
поворачиваясь. Она раскатывала тесто для пельменей. От ее резких,
решительных движений маленькими, пудряными облачками взлетала мука.
- Да, мам, сейчас, - внутренне замирая от
возможного отказа повторила я. Кажется, довольно естественным голосом.
- В прихожей, в кармане сумки кошелек. Принеси
мне его.
Мамины пальцы с давно не маникюренными ногтями
перелистнули несколько купюр и извлекли пятерку. Возле серийного номера
отпечатался мучной след.
- На. Положи кошелек на место. А что это вы
вдруг в музей собрались? - неожиданно с подозрением спросила она. Я
почувствовала, что щеки мои как бы нагреваются изнутри. Надо было что-то
срочно придумывать.
- Нам надо сочинение писать. По картине.
Литричка задала... - ляпнула я, чувствуя, что безнадежно краснею. Но мама
ничего не заметила. Кажется, она смотрела на мои руки и на бумажку в них.
Зачем я ногти накрасила?
- А разве сегодня открыто? - как бы машинально
поинтересовалась мама, протягивая мне кошелек. Его черная кожаная
поверхность тоже была вся в муке.
- Ага! - совсем уже не думая, ляпнула я. - У
них по понедельникам выходной!
- Ну хорошо, иди. Только не поздно... - И мама
снова повернулась к своим пельменям.
В коридоре я старательно обтерла кошелек и
сунула его углом в мамину сумочку. Теперь папа. Ну, с ним будет легче.
Из комнаты родителей доносился стадионный вой
и гнусавый голос комментатора. И что эти мужчины находят в спортивных
передачах? По-моему, смотреть их совершенно невозможно.
- Пап, а пап, я тут с Наташкой в Третьяковку
собралась, дай мне на булочки...
- С какой Наташкой? - безучастно
поинтересовался отец. Когда он у телека, ему, похоже все «пополам». Я
сказала, что из класса, но могла бы выдумать про балетную школу, и он бы не
отреагировал. Проверено.
- А мама знает?
- Знает-знает! - успокоила я.
Папа, не вставая с дивана, протянул руку к
висящим на стуле джинсам и вытянул из кармана смятый червонец. потом выгреб
мелочь.
- Этого хватит?
- Угу. Спасибо, папулечка. - Я чмокнула его в
щеку. Он отклонился, чтобы не заслоняла экран.
- Мать предупредить не забудь, - произнес
вслед.
Теперь предстоял сущий пустяк. Опасливо косясь
на проем кухни, я прокралась к телефону. Слава богу, он расположен на другом
конце квартиры.
- Алё, Натах, слушай, мне тут надо кое с кем
встретиться, так ты меня прикрой, ладно. Я сказала, что мы с тобой в
Третьяковку умелись.
- А если твои звонить будут? - опасливо
поинтересовалась подруга.
- Да не будут они, не боись! - успокоила я.
Наташка оживилась.
- Ой, а кто, кто? Расскажешь?
- Завтра в школе, ладно? А то мне уже лететь
надо.
Я положила трубку и тут же сняла ее снова.
- Андрей, привет, это я. Ну, я еду?
- Приезжай...
В прихожей я подсчитала свои ресурсы. Так, это
на метро, это на булки завтра. Хватает.
- Не задерживайся! - крикнула мама на звук
открываемой двери.
- Хорошо, мам.
У метро я купила пачку сигарет, жевачку и
плитку шоколада. Сигареты - это мне. Шоколад - нам. Я стояла и курила,
чувствуя, как остывают на морозе мои разгоряченные щеки, как зябкой корочкой
обволакивает ноги в тонких колготах. Намерзнувшись, вошла в метро навстречу
приятной волне теплого воздуха.
Ехать предстояло на другой конец города и еще
две остановки на троллейбусе. Я ненавижу наземный транспорт зимой - стекла
изнутри покрыты коркой инея, к поручням страшно прикоснуться. Но топать с
открытыми ногами по морозцу еще поганее. В заднем стекле кто-то протопил
окошечко. Я встала рядом и принялась разглядывать уходящую назад дорогу с
завалами грязного снега по обочинам. Рядом со мной громко болтали два пацана
с клюшками. Они были с ног до головы залеплены снегом, но, видимо, совсем не
мерзли.
- Можешь проспрягать “Я иду по ковру”? -
спросил один.
- Запросто. Я иду по ковру, ты идешь пока
врешь... - затараторил другой.
- Ты знал!
Троллейбус остановился. Двери зашипели, но
долго не могли открыться. Наконец половинки с натугой разошлись и я
спрыгнула прямо в жидкую снежную грязь.
При виде его дома в моем животе шевельнулось
что-то почти неприятное - не то предвкушение встречи, не то нежелание ее.
Кодовый замок серебрился инеем и мне пришлось сперва что есть силы давить на
кнопки, потом долго крутить ручку.
Впустив меня в квартиру, Андрей плотно закрыл
дверь и повернул ключ в нижнем замке. Это всегда были самые неприятные
минуты наших встреч. Каждый раз, видя его снова, я удивлялась тому, какой он
старый и некрасивый. Залысый лоб, крупный нос, рыжеватые усы и бесформенные
губы - он казался сильно старше своих лет. Потом он повернулся ко мне, обнял
и поцеловал.
- Ты не брился сегодня?
- Сейчас побреюсь, - ответил Андрей, помогая
мне раздеться. Я стащила замызганные сапоги и сунула ноги в тапки. Прошли на
кухню.
Андрей курил, мы пили чай и я рассказывала ему
о своих делах, чувствуя, как тепло потихоньку расползается по моему телу.
Держать чашку в ледяных ладонях было приятно.
- Я совсем забыла, ведь у меня есть шоколадка.
- Оставь ее к шампанскому.
- Ты пил вчера?
- У меня был Вася. Мы с ним вместе будем
делать одно дело со следующей недели. Надо было обсудить детали.
- Что за дело?
- Собирать компьютеры для фирмы. Должны хорошо
заплатить.
- Мне не нравится, что ты так много пьешь.
- Это не много.
Андрей притянул меня к себе на колени и долго
целовал, а я думала о том, что мне очень противно, когда он пьет. Его язык
прикасался к моему языку, скользил по губам, по щекам, по подбородку, щетина
неприятно кололась.
- Пойдем, - шепнул он, беря меня на руки и
поднимаясь. Я кивнула.
Потом мы ласкали друг друга, потом пили
шампанское с шоколадом и слушали “Пинк Флоид”. Я прижималась к боку Андрея и
уже не думала о его некрасивом лице и сутулом теле. Так приятно сидеть рядом
обнявшись и слушать медленную музыку, доносящуюся из огромных колонок.
- Ты любишь меня? - спосил он.
- Люблю... - ответила я.
- Тебе хорошо со мной?
- Очень.
- А что тебе больше всего нравится, что я
делаю?
Вместо ответа я глотнула шампанского. На такие
вопросы я не могла заставить себя отвечать.
- Ну, тебе нравится?..
- Нравится...
Потом мы лежали и я думала, что Андрей куда
лучше, чем мои однокласники и соседи. Он опытный и ласковый. А главное - с
ним очень интересно вообще, он хорошо меня понимает и не выпендривается.
Правда, жалко, что с ним нельзя никуда пойти гулять. И что он много пьет.
Вечером Андрей долго не хотел меня отпускать,
грозился напиться. Да и мне не хотелось выходить на мороз и возвращаться
домой через весь город. Но на столе еще лежал недоделанный френ, да и мама
уже, возможно, начала беспокоиться.
- Ты меня любишь? - спросил он у двери, держа
руку на связке ключей.
- Да... - ответила я.
- Что - “да”?
- Люблю... Пока, Андрей...
На улице еще похолодало. Падал снег. Золотисто
горели фонари. Я оглянулась на его окна. Везде горел свет, но шторы были
плотно задернуты. Напряженно гудя подошел троллейбус. Я запрыгнула на
подножку. Внутри было еще холоднее, чем снаружи.
Перед домом я выкурила еще одну сигарету и
сунула в рот жевачку. Потом вошла в подъезд.
Мама гладила. Запах горячего белья разносился
по всей квартире. Из родительской комнаты по-прежнему звучал стадионный вой.
Я робко зашла на кухню.
- Где была? - не глядя на меня бесцветным
голосом спросила мама.
- В Третьяковке. - ответила я. Прозвучало
неубедительно.
- Наташа уже давно дома. Я ей звонила. Кто
он?
- Мам, он хороший человек...
- Дура, в подоле принесешь... Он старик? Я
тебя спрашиваю...
- Нет, мам, он не старик...
- Дай мне его телефон!
- О чем ты будешь с ним говорить?
- Не твое дело!
Я стиснула зубы и напряглась. Но мама,
вместо того, чтобы ударить, вдруг обняла меня. Две крупные слезы скатились
на мою макушку.
- Я ведь о тебе забочусь, доченька, я ведь
тебе зла не желаю. Просто боюсь за тебя, как бы он тебя не обидел. Ты ведь
такая ранимая.
- Ну все хорошо, мам, ты не бойся! -
успокаивала ее я, чувствуя, как начинает предательски дрожать голос.
Наконец мама успокоилась и отпустила. Я
поплелась в душ.
А ведь придется еще что-то врать завтра
Наташке.
|
